— Ну, что ты. Это вылечить невозможно. Не понятно же, что лечить. Оформили ему инвалидность, рабочую группу — он же полностью дееспособен. Ну и всё. Вернее, не всё. — Тут Зиновий Аронович подвинулся поближе к приятелю и заговорщицки понизил голос. — Когда я пытался с ним поработать — а он, кстати, совсем этого не хотел, это Машка его заставила, — всплыли интересные детали. Ну, во-первых, у него появился лёгкий акцент. Но это вполне можно объяснить нарушением части мозга, управляющей речью. Но вот ещё какая штука обнаружилась. Когда я попытался ввести его в гипнотический транс, у меня это не получилось, то есть получилось чуть-чуть, на одну десятую того, что я делаю обычно, хотя, поверь мне, я владею своей специальностью. У него как будто там какой-то блок стоит, не позволяющий мне залезть глубже. И это не всё: когда я про себя пробормотал несколько слов на латыни (название возможных нарушений у него в мозгу) — он меня поправил! На чистейшей латыни! А когда я вышел из кабинета на пять минут, оставив его одного, то, когда вернулся, он увлечённо читал статью в медицинском журнале, лежавшем у меня на столе, — на немецком языке! А когда я его спросил, понимает ли он, что читает, он, не отрываясь от журнала, на чистейшем немецком и, насколько я могу судить, без акцента, ответил, что да, статья интересная, хотя точка зрения автора ему представляется спорной! Ты можешь себе представить? Да, у него был немецкий в школе и в институте, но как там учат, ты знаешь. Не мог он так выучить там язык! Не мог! А уж латынь и подавно!

Зиновий Аронович так разволновался, что вытащил сигареты и уже собрался закурить, но новый молодой банщик, зорко наблюдавший за залом, издалека замахал ему руками, и сигареты пришлось убрать.

— Интересно, — задумчиво протянул Фомин, — а ты по начальству доложил?

— Нет, и не собираюсь, — отрезал Зиновий Аронович. — В историю болезни я, конечно, всё вписал, но кто их, кроме меня, читает? А делать очередную кандидатскую или докторскую своему начальству и его прихлебаям больше не собираюсь. Достаточно я их написал. А они потом с моими работами по конгрессам разъезжают да статьи пишут, и хоть бы раз где-нибудь моё имя упомянули. Пошли они к чёрту!

— А может, он шпион? — хмыкнул Фомин. — Может, в другое ведомство сообщить надо?

— Угу, заслан к нам, чтобы выяснить секреты производства банных веников, — развеселился доктор.

Друзья допили пиво и пошли мыться. А через час, когда, выпив по сто пятьдесят в ближайшей рюмочной, закусив бутербродом с килькой и яйцом под желтоватым майонезом, стали расходиться по домам, Фомин неожиданно спросил:

— А как зовут этого твоего бывшего пациента, которого ты в бане встретил? Давай я по своим каналам проверю. Интересная история.

3.2

Следующую после того разговора о странном больном субботу Фомин пропустил: ещё в пятницу вечером срочно вызвали на службу, да так всю ночь и половину следующего дня там и провёл. Но зато уж через одну — ровно в восемь утра стоял у входа и, по заведённому у них обычаю, должен был проставиться за пропуск. Мазина — того самого бывшего пациента Зиновия Ароновича — на этот раз не было, и молодой парень, новый банщик, работал в одиночку и трудился вовсю. Банщики всегда приторговывали из-под прилавка пивом по двойной цене, продавали понемногу, незаметно и только тем, кого знали. Этот же новенький — высокий симпатичный шатен по имени Матвей — торговал в открытую, торговля шла бойко, и он только успевал подтаскивать всё новые и новые ящики. Зиновий сходил, посмотрел и вернулся к приятелю изрядно удивлённым.

— Лёнчик, что происходит? Этот парень торгует пивом по госцене. Всем честно даёт сдачу. У нас что, коммунизм приближается, как обещали на съезде партии?

Тот заинтересовался, сходил к столу банщика, вернулся весёлый и с двумя открытыми бутылками «Жигулёвского».

— Вот же бестия! Хитёр парнишка. Смотри, что надумал. Продаёт он пиво и вправду по госцене. И пива у него много — вся кладовка забита. Думаю, что купил на свои деньги. А теперь смотри внимательно. Из тех, кто купил у него пиво, две трети мужиков бутылку с собой не уносят, а или оставляют на месте, или приносят и ставят в пустой ящик, что стоит у стола. Вот он, видишь? Просто так ставят — пустые бутылки-то банщик не принимает. А пиво открывает сразу, чтобы домой не уносили, а пили здесь. В результате у него за смену набирается — ну, подсчитать так трудно, но думаю, что твою недельную зарплату за один день он имеет. Неделю отработал, в конце её отвёз машину с пустой тарой в ближайший приёмный пункт и получил столько, сколько ты зарабатываешь почти за два месяца. И ведь главное — совершенно законно! Мне как менту, захоти я придраться, предъявить ему нечего — ведь по госцене продаёт, значит, спекуляции нет… и ведь при этом хорошее дело делает!

После традиционных трёх заходов в парилку, напарившись до ощущения лёгкости во всем теле, такой, что, казалось, вот-вот взлетишь, друзья уселись в предбаннике, где можно было курить и прихлёбывать холодное пиво, и разговор их снова свернул на ту странную историю с бывшим пациентом Зиновия. Начал на этот раз Фомин.

— Слушай, Зяма, а почему ты мне не сказал, что этот Мазин, ну, тот твой пациент, которого мы тут встретили, коллекционировал старинные фотокамеры?

— Фотокамеры? Да потому что ничего об этом не знал. Ни он, ни Машка об этом не упоминали. Ну-ка, ну-ка, давай колись. Ты с чего вдруг этим случаем заинтересовался? Вот у тебя всё ж ментовская натура, Лёнька. И ведь со школы такой! Ты уже в четвёртом классе ментом был.

— Во-первых, не ментом, а сыщиком я тогда был, а во-вторых не с четвёртого класса, а с третьего, когда отмычку к папиному шкафу с книгами подобрал и для начала прочёл всего Конан Дойля от корки до корки. А в-третьих, мне колоться не в чем. Ты же сам подбросил задачку, ну вот я и занялся поиском ответа. Да, я мент, и я профессионал, а у каждой профессии свои методы и приёмы. Для начала я сделал очень просто: навесил твоему Мазину хвост.

— Что-что?

— Ну, слежку к нему поставил. Мне ещё пришлось для начальства легенду придумывать — с чего я это к зачуханному банному сторожу профессиональных топтунов приставил. От дела людей отвлекаю. Да, Зяма, ты понимаешь, это всё…

— Ну, Лёнька, конечно, о чём ты, никому и никогда. Ты меня не первый день знаешь.

— Ну так вот. Первый же раз принёс очень любопытную информацию. Наш подопечный, отоспавшись, отправился… никогда не догадаешься. В Публичную библиотеку! В читальный зал. И провёл там почти весь день. Он читал, делал выписки, заказал копии отдельных страниц и даже одной целой книги.

— Ух ты! И что же он там читал?

Фомин не ответил, загасил сигарету и жестом позвал Зиновия Ароновича обратно в банный зал. Там он залез в свой потёртый банный портфельчик и протянул Зиновию сложенный вдвое лист бумаги. Зиновий Аронович вытащил из внутреннего кармана пиджака очки, развернул список и, шевеля губами, попытался прочесть. Через несколько секунд он поднял глаза над сползшими на кончик носа очками и молча уставился на Фомина. А тот наслаждался эффектом.

— Ну что, знакомые названия нашёл?.. Или знакомые слова?

— Да ты знаешь, я и букв-то знакомых не вижу, — ошарашенно признался Зиновий Аронович. — Готику старонемецкую я читать не могу, а… он что, ещё и на иврите читает?

— То, что он говорит на немецком и на латыни, ты мне сам сказал. А вот то, что он читает на всех этих языках плюс иврит, — это факт, и это очень интересно. Кстати, в Публичку он попал законно — у него же есть диплом о высшем образовании. Правда, он им там насвистел, что пишет то ли кандидатскую, то ли докторскую и эти материалы ему нужны для работы. Так что эти книги ему заказывают из хранилища — просто так они в зале не лежат